Иллюстрированный историко-статистический очерк города Старой Руссы и Старорусского уезда Составил М. И. Полянский Дозволено цензурою Санкт-Петербурга 20 марта и 8 апреля 1885 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 9(т.) 10 11 11(т.) 12 13 13(т.) 14 15 15(т.) 16 17 18 19 20 21 21(т.) 22 Гравюры Содержание

БУНТ В ГОР. СТАРОЙ РУССЕ, 11 и 12 июля 1831 года.

Еще 10 июля местный мещанин Ульян Воробьев привел в полицию встреченного им за городом, в поле, подпоручика Киевского гренадерского полка Ашенбфенера, по подозрению в рассыпке отравы по полям, но полиция арестовала за эту нелепость самого Воробьева. Однако этот случай породил в городе различные толки, разрешившиеся на другой день бунтом.

Возмущение первоначально произошло в лагерных палатках за Успенскою церковью, в среде нижних чинов Военного рабочего № 10 батальона. Предшествовавшее возмущению обстоятельство было следующее:

Один офицер, гуляя между ржаных полей, присел и, закуривая трубку, нечаянно просыпал из кисета табак. Когда он подбирал с земли табак, это заметил один из солдат, проходивших мимо, и передал солдатам рабочего батальона, что он видел, как один офицер рассыпал яд в рожь. Когда холера вырывала из рядов жертву за жертвою, такого нелепого предположения, при распущенных ранее злонамеренными людьми *) слухах об умышленном отравлении простого народа, было достаточно, чтобы ненависть солдат возгорелась с необычайной силой. Это было в начале пятого часа по полудни. О возмущении рабочего батальона около 10 часов вечера того же дня было дано знать военному полицмейстеру майору Манджосу, который, по этому необычайному известию, немедленно поехал на дрожках по направленно к лагерю но, встреченный толпою военно-рабочих солдат на горе близ Успенской церкви, после первого грозного к ним слова был дерзко стащен с экипажа и варварски умерщвлен. После этого толпа с шумом двинулась по направленно к Гостинодворной площади, куда кучер майора Манджоса вез истерзанный его труп, но на площади труп был стащен мятежниками и брошен у мучной линии.

*) По словам незабвенного Пушкина, бунт начинают те, которым своя шейка копейка, а чужая головушка полушка.

Во время следования толпы бунтовщиков к площади, отделившаяся часть из них разбила квартиры городового штаб-лекаря Вейгнера, полицмейстера майора Манджоса, частного пристава Дирина и друг. Толпа бушевавших солдат была остановлена у площади местными мещанами, заявившими бунтовавшим, что они не имеют права распоряжаться в городе и чтобы шли назад, но последние убедили мещан присоединиться к ним, и тогда кто-то с площади громко крикнул: „Бей всполох!" Сторожа на соборной колокольне, поддавшись зловещему крику, тотчас ударили в набат, и мирные жители города потянулись длинными вереницами по направлению к площади. Между тем мятежники, отыскивая спрятавшихся начальников, ворвались в здание присутственных мест, сначала в Управление Военной Полиции, а из оного в присутствия: Строительного Комитета, Квартирной Комиссии, в Городской общественный зал и в Казарму полицейских служителей. Переломали в этих местах всю мебель и, выбив все стекла в окнах и разломав все двери, толпа хлынула в помещения: Городской Думы, Городового Магистрата и Сиротского суда, но в них однако никаких повреждений не сделали.

Бывшую в Думе городскую казну, в сумме 247594 р. 96 к. в банковых билетах и 10066 руб. 13 к. с., наличными деньгами, мятежники не тронули. Затем был выискан и, после страшных мучений, убит штаб-лекарь Вейгнер. Встреченный в ту же ночь на улице, в корпусе постоялых дворов, председатель Экономического Комитета генерал-майор Мовес, был смертельно ранен мятежниками, ударившими его поленом по голове. Генерал Мовес от полученной им раны скончался на другой же день. По объяснению граждан, генерал этот был всеобщим любимцем как солдат, так и местных мещан за всегдашнюю его приветливость и доброту. Все полагают, что он убит по ошибке, в темноте.

Неистовства мятежников продолжались всю ночь. На беду города тою же ночью число своевольников увеличилось поселянами Коростынского и Дубовицкого округов, прибывшими в Руссу после того, как ими уже была произведена зверская расправа со своими начальниками. Взамен помощи против бунтовщиков, благонамеренные граждане увидели в бывших в городе нижних воинских чинах союзников мятежников и участников в их зверских поступках *).

*) Квартировавшие в Старой Руссе отделения части полевых войск были в то время в походе против польских мятежников, оставшиеся же от них батальоны находились в лагере под Княжьим Двором. Собственно в городе были только нижние чины военно-рабочих батальонов.

Единственным случаем надежды на спасение начальствующим лицам жизни, а гражданам – имущества было — укрыться подальше от глаз разъяренной толпы. Но где можно было укрыться начальникам, когда и между слугами мало было преданных и разумных людей? Иные из мести за прежние строгости, а иные просто из страха пред толпою указывали, где укрылись те или другие лица, и несчастные были истерзываемы рассвирепевшею толпою.

К рассвету 12 июля очутились уже в руках бунтовщиков штаб-лекарь Богородский, частный пристав Дирин, майор Лорадзиев, капитан Шаховской и друг. В 5 часов утра председатель думы коллежский советник Шмидт и несколько купцов отправились в архимандриту Серафиму и упросили его прийти c крестным ходом на площадь для увещевания бунтовщиков, но процессия эта не имела успеха. И когда крестный ход вернулся обратно в монастырь, то кому-то из своевольников явилась мысль укрепить совокупные преступные действия присягою. С этою мыслию согласились и прочие поводыри, почему изверги дерзнули даже вломиться в монастырь, и, угрожая смертью, принудили настоятеля монастыря архимандрита Серафима выйти в облачении с крестным ходом на городскую торговую площадь и привести всех их к присяге — не изменять друг другу. По совершении этой клятвы, около десятого часа утра, 12 июля, когда несчастные пленники: Богородский, Дирин, Лорадзев и Шаховской, под страшными истязаниями, дали публично ложное признание о будто бы производившейся умышленной отраве простого народа, посредством всыпаемого в воду в колодцах и реках яда, мошенники потребовали от пленников изложения их признаний на бумаге. И, для придания еще большей достоверности вымученным у чиновников показаниям, принудили силою некоторых из находившихся на площади граждан также удостоверить своими подписями означенные признания. Приведем здесь дословно содержание этой знаменитой подписки:

1. Богородскаго, „что прислал ему от дивизионного доктора Кустова и сдан ему, при передаче госпиталя, ящик с ядовитыми лекарствами, из числа коих часть в бумажке была, у него найдена в кармане".

2) Дирина, „что он знал злоумышление старорусского полицмейстера майора Манджоса и лекаря Вайгнера об умерщвлении ядом людей г. Старой Руссы и нижних чинов 10-го военно-рабочего батальона под видом холеры".

3. Поселенного 6атальона Киевского Гренадерского полка капитана Шаховского, „что 8 июля сего года, в 11 часов утра проезжавший мимо его квартиры в дом Черткова майор Манджос пригласил его, Шаховского, прибыть немедленно к соляному озерку, где, встретясь с ним, просил его взять у майора Розенмейера яд и бросить таковой в колодец рабочего батальона, обещая в награду за это Шаховскому выхлопотать освобождение от суда. Не успев бросить в колодец яд, он задержан был с ним схватившими его военно-рабочими солдатами. В подсыпании отравы Шаховской подозревает ротных командиров: поручиков Савинского и Кашубского, как поляков, ненавидящих русских, и поручика Затоплинского, как друга майора Розенмейера".

4. Сибирского Гренадерского полка майора Лорадзиева, „что он сам был соучастником в отравлении воды в колодцах и кушаньев, особенно огурцов, ядовитыми порошками, которые были им взяты, вместе с капитаном Нартовым, штабс-капитаном Доброскоковым и аудитором Савельевым, для умерщвления людей, из аптеки, и что соумышленниками его в этом были еще майор Манджос, лекарь Вейгнер и смотритель Полянский".

Под этими показаниями подписались свидетелями слышанного: от 6унтовщиков – уполномоченный фельдфебель Авдеев, от граждан — 13 купцов, 32 мещанина и пришедшее на площадь для увещевания духовенство: архимандрит Серафим, иеромонахи: миссионер Симеон, ризничий Иона, Игнатий и Георгий, и городскик священники: Соборный Светлов и Троицкий Григорий Доворский. Измученные пленники с трудом могли подписать свои фамилии под столь тяжким самообвинением. Самую же подписку по пунктам писал, по приказанию городового старосты купца Андрея Григорьева, служивший в канцелярии старосты, письмоводитель Василий Бочаров.

Не успели мятежники окончить неслыханного насилия над совестью несчастных пленников, как в их распоряжение были доставлены на площадь, отысканные усердными негодяями, майор Розенмейер и капитаны Балашевич и Хамов. При виде Роземейера, несчастной жертвы оговора малодушных товарищей, зверские инстинкты бунтовщиков проявились в самой ужасной форме. Разъяренная толпа вытаскивала из мостовой камни и ими наносила удары по несчастным Розенмейеру, Балашевичу и Хамову. Офицеры эти представляли уже бездыханные трупы, а бунтовщики, долго еще спустя, не переставали наносить им удары. Тела несчастных буквально были смешаны с землею и щебнем. Свидетели кровавой расправы и невольные ее виновники: Богородский, Дирин, Шаховской и Лорадзиев избегли общей доли и, закованные в кандалы, взяты бунтовщиками под караул, с целью иметь их свидетелями казавшейся им законности расправы на случай могущего быть суда.

Тело накануне убитого Маджоса оставалось неубранным с площади 12 июля, и нашлись из среды бунтовщиков такие изверги, которые попирали ногами труп покойного, спустя уже целый день по его кончине. Не успела засохнуть кровь только что убитых жертв, как к тому же лобному месту, купец Михаил Попов (Пеганов) привел захваченных в его саду, так же по подозрению в отравлении, полковника Менделеева и чиновника VI класса Бориса Лукича Сергеева. При виде их, многие из толпы мещане пробрались к месту судилища и засвидетельствовали о необыкновенной к гражданам доброте гг. Менделеева и Сергеева. Два купца Иван Яковлевич Худяков и Яков Дмитриевича Булин, встав на колени, умоляли бунтовщиков не трогать этих добрых начальников и перечислили на сем земном страшном суде добрые дела и милости, ими в разное время оказанные. Удивительно, как в сердцах таких извергов могло иметь место чувство признательности. Беззаконное судилище решило отдать мнимых преступников на поруки названным купцам, под ответственностью просителей заплатить своими головами, если со временем окажется виновность этих господ в отравлении простого народа. Спасение жизни полковника Менделеева было особенно чудесно: при обыске его, в боковом кармане сюртука был найден пузырек с лимонной кислотой, употребляемой Менделеевым как средство, утоляющее жажду во время сильной жары (он был очень полный). Кислота эта, конечно, была принята мятежниками за яд, но Менделеев доказал им противное, выпив при всех, едва не погубившую его, злополучную жидкость.

Около двенадцатого часа дня мятежники ринулись на находившуюся против места кровавой расправы аптеку (что ныне дом наследников купца Худякова, рядом с банком). После буйства в доме, бунтовщики принудили аптекаря Пульса и провизора Ольдекопа, в доказательство, что в аптеке нет веществ для отравы, пробовать поочередно все лекарства. Пульс при этой крайности, выбрав удобную минуту, выпрыгнул через окно из второго этажа на улицу, но был там истерзан толпою. Ольдекоп же, намереваясь устрашить мятежников, схватил висевшее на стене заряженное ружье, выстрелом убил наповал зачинщика нападавших, мещанина Михаила Попова. Происшедшее на минуту между мятежниками смятение дало Одьдекопу возможность убежать на чердак и укрыться в дымовой трубе. Ожесточенные бунтовщики, разыскивая Ольдекопа, все в доме переломали, а лекарства выбросили на улицу и не найдя неустрашимого провизора, поставили караул от себя около дома, а сами отправились далее, к винной конторе, которую также ограбили. Ольдекоп просидел в своем убежище, до 4 часов пополудни, того же 12 июля, как вдруг произошел нечаянный выстрел из его ружья, вероятно, за что-нибудь задевшего курком. Этот предательский выстрел указал бунтовщикам местопребывание Ольдекопа. Они вытащили его оттуда, причем храбрец успел произвести два выстрела в атаковавших его бунтовщиков, но ни в кого не попал. Этот смелый молодой человек был разорван толпою на куски, и не даром считается самым тяжким мучеником после Манджоса и Розенмейера.

После разгрома аптеки мятежники жестоко истязали приведенных на площадь квартальных надзирателей Севастьянова и Деньщикова. Третий полицейский чиновник Пахомов пропал без вести во время бунта; граждане полагают, что он был утоплен бунтовщиками еще в ночь с 11 на 12 июля. Кроме названных лиц подверглись истязаниям от бунтовщиков: отставной майор Болотников, фортмейстер Добровольский; штабс-капитан Браунс, купец Силин с семейством, чертежник Захаров и множество женщин, имевших неосторожность открыто порицать поступки бунтовщиков. Дома купцов Плылова и Пересецкого, где жили Вейгнер и Манджос подверглись такому разгрому, что в них не уцелело ни одного стекла в окнах.

Число жертв этой кровяной драмы до настоящего временя в точности не известно. Мы не говорим уже о совершенных повсюду в городе грабежах, в квартирах начальствующих лиц. Достаточно упомянуть, что мещане Павел Александров и Агей Половохин не поленились сходите вместе с поселениями за 15 верст от города, чтобы пограбить имение помещика Александрова., близ села Новинки. Многое из награбленного имущества было отыскано у некоторых мещан, но еще более того было закопано по разным огородам, где и в настоящее время хранится, так как грабители, будучи сосланы по суду, не могли воспользоваться награбленным.

О возмущении в Старой Руссе было донесено бургомистром купцом Василием Балахонцевым, лично генералу Леонтьеву, в селе Кростыне, откуда на рассвете были собраны батальоны 3-го Карабинеркого полка, из которых 1 сводный батальон, под командою майора Ясинского, прибыль первым в г. Старую Руссу около 11 ч. вечера, и порядок в город был восстановлен. Все выходы на проезжих дорогах были охраняемы военными караулами. Прибывшие затем последующие войска окружили весь город цепью часовых.

13 июля начался разбор дела о бывших 11 и 12 июля беспорядках в г. Старой Руссе при чем было арестовано, кроме нижних воинских чинов, местных: 32 купца и 90 мещан, из числа которых по окончании следствия и суда освобождено, — по невинности 18 человек, и по Монаршему милосердию 19 человек; остальные привлеченные к суду, были осуждены и приговорены к отдаче в арестантские роты; 6 из них наказаны шпицрутенами, 1 четырьмя тысячами ударов, 3 по две тысячи ударов, и 1 тысячею ударов; 7 сосланы в сибирские гарнизоны, причем четверо из них наказаны шпицрутенами по тысяче ударов, 3 назначены рядовыми в резервные войска и наказаны шпицрутенами — двое по тысяче ударов и 1 двумя тысячами ударов; 64 назначены рядовыми в Финляндские гарнизоны, причем двое наказаны шпицрутенами по пятисот ударов; 2 назначены рядовыми в Лифляндские гарнизоны и троим предварительное заключение вменено в наказание, причем один из них наказан 500 ударами розог.

23 июля 1831 года бунт повторился в Руссе, но граждане не принимали в нем участия; он ограничился появлением в городе нескольких поселенных рот из Коростынского и Дубовицкого округов. По приказанию генерала Леонтьева, бывшие в городе войска были вовремя собраны к Александровскому мосту и, предварительно начатия военных действий против мятежников. Генерал Леонтьев послал своего адъютанта с предложением к бунтовщикам на Красный берег, чтобы они прислали от себя выборных для переговоров с ним в штабную квартиру. Когда адъютант с выборными от бунтовщиков проходили по Александровскому мосту, то вслед за ними быстро хлынула вся толпа по мосту на городскую сторону. Приказание начальства артиллерийской прислуге, состоявшей из бывших кантонистов военных поселян, произвести из орудий выстрелы по бунтовщикам, не было исполнено. Поколебались действовать оружием и бывшие у моста карабинеры. Когда почти все бунтовщики обложили со всех сторон штабную квартиру (ныне дом женской прогимназии), то генерал Леонтьев, подойдя к растворенному окну верхнего этажа, начал делать увещания бунтовщикам успокоиться, то кто-то из своевольников бросил камнем в генерала JIeонтьева. Генерал упал, смертельно раненный в голову. После сего изверги быстро бросились грабить его квартиру. Ничто не уцелело после этих гнусных грабителей, ими даже были сдернуты сапоги с покойного. Когда хоронили этого генерала, то платье на него позаимствовали у других.

Это второе возмущение было усмирено прибывшими из села Медведя войсками в тот же день, и город был спасен от вторичного разграбления. Насколько велико было общее число арестованных за участие в возмущении 1831 г., можно судить из доклада начальнику штаба военных поселений от 29 августа 1831 года за № 877: на счет города было отнесено продовольствие арестованных, содержащихся в заключении в Духовских казармах с 13 июля по 24 августа 1831 года и по расчету, арестантского довольствия за это время было 90, 980 продовольственных дней, при чем на продовольствие это израсходовано.

Кроме того, отнесено также на счет города: исправление сделанных мятежниками поломок в присутственных местах и заготовление 500 пар кандалов, 65 оконных железных решеток и 10 железных запоров, на сумму 2865 рублей 72 коп. сер.

Наряду с мрачным прошлым мы с удовольствием заносим здесь имевший место во время бунта в Руссе один отрадный и редкий случай.

Когда 23 июля в Руссе опять появились бунтовщики, то к жившей на Александровской улице жене генерал-майора Гербеля, на двор ее дома взошло более 20 военных поселян с кольями, которые они тут же топорами заострили. Генеральша, устрашенная уже злодействами, произведенными бунтовщиками 11 и 12 июля в городе, полагала, что поселяне пришли и к ней с таким же намерением, но они, напротив, были охраною ее дома от грабителей и злодеев, и обороняли ее от убийц в течение двух суток. Оказалось, что эти поселяне, движимые чувством благодарности к отеческим заботам о них доброго генерала Гербеля, бывшего в то время на войне, и зная, что буйная толпа может сделать зло живущей одиноко его жене, решились отплатить добром любимому начальнику в самый критический момент.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 9(т.) 10 11 11(т.) 12 13 13(т.) 14 15 15(т.) 16 17 18 19 20 21 21(т.) 22 Гравюры